Плечом к плечу.

27 августа прошлого 2011 года по благословению Владыки Даниила состоялся первый крестный ход по местам лявленских захоронения жертв политических репрессий от Вознесенской церкви музея-заповедника «Малые Корелы» до лявленской церкви Успения Пресвятой Богородицы.

В процессе подготовки хода мы предполагали, что в нём примет участие человек 30-40, а собралось четыреста. (Подсчёт произвели женщины, прихожанки лявленского прихода, поившие крестоходцев чаем.)

В этом году по благословению Владыки крестный ход состоится раньше, 17 июля, в день убиения царской семьи. Будем надеяться, что погода будет благоприятнее, чем прошлый раз. И мы, имея опыт, проведём его более организованно. В частности, не пройдём мимо захоронений за псарёвским кладбищем и около СОТ «Северодвинка».

У сегодняшних моих заметок две цели: первая – напомнить архангелогородцам о крестном ходе; вторая – о второй одним словом не скажешь.

Я занимаюсь лявленскими массовыми захоронениями жертв репрессий давно. Причём не я нашёл тему – тема нашла меня. Все эти годы меня не покидает ощущение, что «я», собственно, на последнем месте. Есть проявление высшей воли, которая постоянно вмешивается в ход событий, и проявляет себя в удивительных совпадениях, которым нет логических объяснений.

1.Давно, несколько лет назад, когда я занимался восстановлением церкви Успения Пресвятой Богородицы в Лявле, был её старостой, «на хлеб» мне приходилось зарабатывать где попало.

Сначала, пока это было достойно, преподавал в местной школе математику. Потом меня на два года «приютил» Александр Дмитриевич Смирнов в департаменте сельского хозяйства на должности директора музея холмогорки. Чиновника из меня не получилось. Однажды меня отправили в командировку в Мезень: за две недели надо было собрать, обработать и показать в форме выставки историю мезенской лошади, знаменитой «мезенки». С заданием я, кажется, справился, но в архиве местного управления сельского хозяйства среди бумаг по коневодству я увидел протоколы заседаний мезенской комиссии по раскулачиванию и зачем-то сделал их копии. Истории мезенских крестьян ни к холмогорскому скотоводству, ни к Лявле ни с какого боку не приклеишь, но пятнадцать лет я эти бумаги храню. Зачем?

2. Год назад в случайном разговоре в церкви во имя святого праведного князя Александра Невского, речь зашла о только что состоявшемся крестном ходе, и Ольга Маслова, работница храма, сказала, что дед её мужа Евлампий Евлампиевич Маслов, старообрядец, староста сёмженской церкви был репрессирован и погиб, по их семейной легенде в Кулойлаге. Снабжение этого лагеря, особенно в первые годы, осуществлялось через Лявлю[1]. Я такие «случайные» фразы не забываю и дома решил посмотреть свои мезенские бумаги.

Сразу же нахожу: в списке разкулаченных сёмженского сельсовета значится Маслов Евлампий Евлампиевич. В 1931 году мезенской районной комиссией он был признан кулаком, имеющим нетрудовые доходы в размере 1275 рублей в год , и поэтому подвергается индивидуальному налогообложению и обязан заплатить 417 рублей сельхозналога, столько же самообложения и 115 рублей страховки. Первая ниточка переплелась со второй.

Имея некоторый опыт, я знаю, что такие «совпадения» так просто не бывают. В подобных случаях важно дойти в анализе до конца, и тогда обретаешь новые знания, или Господь неожиданно открывает тебе прежде скрытые причинно-следственные связи.

В прочем, Семжа так далеко от Архангельска, что нужны пояснения. Начну с исторических: во времена царствования Алексея Михайловича в Игнатьевскую пустынь (Около современного села Койда в Мезенском районе – Н.С.) к старцу Иоаникию пришли две женщины[2]. Они преставились как инокини Евфимия и Павла из Новгорода, бежавшие к Белому морю из-за притеснения от властей за их веру. Монахини просили старца подсказать безопасное место для основания скита, где они могли бы поселиться. С собой они несли старинную икону Казанской Богородицы. Видимо, икона и убедила Иоаникия, что этим женщинам надо помочь.

Пригласив еще двух монахинь, Ирину и Дорофею, он переправил женщин на восточный берег Мезенской губы, болотами провёл их к речке Виске (виска – лесной ручей), впадающей в Сёмжу. Здесь он обустроил им маленькую келью, а сам поселился недалеко, на озере.

Спустя некоторое время братья Илья и Герасим Личутины из Мало-Кузнецкой слободы (сейчас – район города Мезень) построили для монахинь более просторный дом. К концу XVII века в скиту, согласно келейной описи «Семженских келий», было уже около двадцати монахинь.

Скит «Сёмженские кельи» (По мезенски: семеские – Н.С.) пользовались определённым авторитетом не только у старообрядцев, а у всех поморов: и тех, кто крестился двумя перстами, и тех, кто тремя. А икону Казанской Богородицы видели в скиту и в начале XX века, когда усилиями архангельских миссионеров старообрядцев из скита вытеснили и в нём стали жить монахини Ущельского монастыря. Зато старообрядцы сумели построить свою церковь в самой Сёмже, и колокола Никольской церкви Московского Патриархата по утрам стали перекликаться с колоколами церкви белокриницкой иерархии.

Ольга Маслова оговорилась, назвав Евлампия Евлампиевича старообрядцем. Он был председателем приходского совета Никольской церкви, а вот его сват, Маслов Василий Семёнович, был церковным старостой у старообрядцев. Так мне объяснил их общий внук, Константин Клавдиевич Маслов, найдя в моих «мезенских» бумагах протокол комиссии о раскулачивании и своего второго деда.

Такая коллизия сложилась в Сёмже в конце двадцатых годов: сын одного церковного старосты взял в жёны дочь другого. Дети заклятых врагов решили пожениться. «Капуллетти» и «Монтекки» на наш северный лад. Естественно, среди старообрядцев много было возмущения таким поступком молодых, и прихожане никольской церкви их осуждали, но печальной стала не их история, а судьба родителей.

В 1931-ом году обоих сватов раскулачили, а на следующий год арестовали за «контрреволюционную агитацию». Евлампия Евлампиевича через пять месяцев выпустили и до 37-го года он жил дома, работая в колхозе. 26 сентября 1937 года – второй арест как «активного церковника». 10 лет лагерей, и по семейной легенде Евлампий Евлампиевич погиб в «Кулойлаге» на реконструкции шлюзов, соединяющих реки Пинегу и Кулой. Где и как погиб Василий Семёнович – информации не сохранилось.

3. Поморские деревни Мезенского и Приморского районов всегда считались склонными к старообрядчеству, к расколу. Рядом с Игнатьевской пустынью, откуда ушёл старец Ионаникий, располагалась Ильинская, давшая начало знаменитому в своё время Ануфриевскому скиту. Расположенный вокруг Койдоозера, в середине XIX века этот скит доставлял много беспокойства миссионерам архангельской епархии[3].

В конце концов скит удалось перевести в разряд поселений и таким образом «узаконить» его. Был назначен управляющий, а «старицы», имевшие неограниченную власть в скиту, утратили её.

Кстати, главными действующими лицами истории постепенного закрытия Ануфриевского скита были мезенский урядник Виталий Ильич Легатов, сын лявленского протоиерея Ильи Легатова, и известный архангельский миссионер А.А.Ивановский, родственник другого лявленского священника, тоже протоиерея, Иоанна Ивановского. Оба они, и отец Илия и отец Иоанн, «не мало потрудились на ниве преодоления раскола», как говорили в старые времена. Особенно отличился на этой «ниве» сын отца Иоанна Николай Иванович Ивановский. Ординарный профессор Казанской духовной академии, действительный статский советник, на рубеже XIX-XX веков он считался крупнейшим знатоком истории старообрядчества. Его книгу «Руководство по истории и обличению старообрядческого раскола с присовокупелением сведений о сектах рационалистических и мистических» требовали от своих священников иметь, как настольную, многие архиереи.

Пишу это без желания кого-то похвалить или заклеймить. Чтобы читатель убедился, что в моих словах нет лукавства, прошу его посмотреть нашу книгу по истории лявленских церквей «На Двину, ко Святей Богородици»[4]. В ней показано, что традиции Ануфриевского скида подолжили Амбург и лявленские скиты.

Решить проблему раскола русской православной церкви в XIX веке Россия не смогла. Большевики решали её радикально, по революционному. Советская власть не делала больших различий между православными и старообрядцами. Для чекистов идиома «церковник – враг» была абсолютной. Особенно когда в органы пришли люди, воспитанные уже на декрете «Об отделении церкви от государства».

26 января 1933 года в с. Койда сотрудники ОГПУ проводили «большой шмон». Были арестованы псаломщики Никольской церкви Никандр Васильевич и Мария Поликарповна Малыгины, церковный староста Михаил Дмитриевич Малыгин, десять прихожан и один старообрядец – тоже Малыгин, Никандр Иванович[5]. Его осудили на восемь лет лагере, а Никандра Васильевича 15 апреля 1933 года расстреляли. Расстрелы тогда производились, как мы сейчас понимаем, около «милицейского» ручья или СОТ «Северодвинка».

4. В последних числах мая 1988 года мы с Митиным Владимиром Акиндиновичем раскопали на этом захоронении один ров. Митин, как человек более опытный, настоял на раскопе: дескать, если мы не предъявим веских доказательств существования захоронений, «мальчики из КГБ» объявят нас болтунами. Год 88-й – не тридцать седьмой, но разговоры были достаточно жёсткими.

Едва мы углубились на метр двадцать, метр тридцать, как лопата Владимира Акиндиновича попадает во что твёрдое. Он наклоняется и достаёт изо рва человеческий череп. С «признаком насильственной смерти» - пулевым отверстием в затылке. Владимир Акиндинович наклоняется ещё раз и поднимает из болотной жижи кусок полуистлевшего меха - видимо, то, что осталось от тулупа. Мне почему-то подумалось, что носил его старообрядец.

Владимир Акиндинович написал заявление от нас в Приморскую прокуратуру. Их люди, совместно с КГБ, провели большой раскоп. Как нам (Митину) сказали, полностью раскопали весь ров, провели нужные экспертизы, насчитали сорок два трупа без опознавательных знаков, а расстрелы здесь проводились до тридцать шестого года. Как я сейчас понимаю, сказали не всю правду.

(Но вот чего я точно не понимаю, как через несколько лет кузнец Артемий Артемьев, выбирая место для поклонного креста, облюбовал для него место нашего первого раскопа.)

Потом приезжала из Питера съёмочная группа «Пятое колесо». После их передачи по центральному телевидению поднялся нешуточный шум, но через месяц все успокоились, всё ушло, как вода в песок. Эта ситуация повторялась с интервалом два-три года: громкая статья в газете или телепередача, общественный резонанс и – тишина. Лявленские захоронения в общественном сознании заняли место где-то между проблемами наркомании и чистоты в городских туалетах. Это характеристика, но меня удивляло другое: мы ходили по захоронению, возмущались, кто-то даже плакал, но никто не видел зарубки на деревьях. Их обнаружили дети из подростковой группы общества «Поиск», дважды приезжавшие в Лявлю в летний лагерь.

Дети же убрали подлес на захоронении, оформили рвы, как могилы, и нам казалось, что можно приблизительно оценить, сколько людей зарыто около «милицейского» ручья.

Но в октябре 2011 года по приглашению митрополита Архангельского и Холмогорского Даниила и благотворительного фонда «Император» в Архангельск прибыл старший научный сотрудник Института земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн РАН, один из создателей георадара, профессор Павел Морозов. Его прибор позволяет обнаружить подземные объекты, в том числе захоронения, без раскопок. Было сделано несколько проходов. Георадар обнаружил одиночные ямы глубиной от 2,5 метров до полуметра и три рва длиной 15 метров в длину и три в ширину. Эти рвы по мнению профессора Морозова и нужно считать захоронениями.

Профессор с помощником поработали на захоронении два часа, им нужно было срочно улетать в Москву. За день-два они могли бы полностью обследовать весь массив, весь участок, который администрация Приморского района передала лявленскому приходу в безвозмездную аренду на десять лет. Воинская часть № 6832, чьи склады находятся радом с захоронениями, уже помогает приходу их обустроить. Появилась возможность создать Мемориал в память жертв политических репрессий - нечто более серьёзное, чем сделано до сих пор.

5. В том же, 1988-ом году лявленская старушка Екатерина Андреевна Бутакова согласилась показать место, где однажды её арестовали. Они с мужем возвращались из леса и с полными корзинами клюквы вышли к самой машине, из которой работники НКВД («Крюками, какими лес катают» -выражение Е.А.Бутаковой) сбрасывали в ров трупы. Екатерина Андреевна привела меня к заброшенному карьеру около псарёвского кладбища. Кому принадлежал карьер, кто брал здесь песок и с какой целью выяснить не удалось, но через некоторое время я узнал, что кто-то начал заваливать карьер шлаком. На очередной «экскурсии по лесам», а водить сотрудников КГБ по расстрельным местам в окрестностях Лявли приходилось достаточно часто, я сказал, что шлаку, вообще-то, можно найти лучшее применение. Засыпать карьер перестали..

Мы установили крест не совсем на захоронении (По рассказам Екатерина Андреевны, Валентины Ивановны Немановой и других старожилов Лявли оно правее и чуть дальше от дороги), но на том месте, где стояла когда-то часовня.

Впрочем, место для креста определял не я. После очередной экскурсии в лявленскую церковь, дети из воскресной епархиальной школы (опять дети!) решили помочь нашему приходу, изготовили из дерева крест и установили его. Через два года, при обходе захоронений я этого креста не нашёл. Кто проявил кощунство, выяснять бесполезно, и поэтому был изготовлен новый и установлен (крепко, надёжно, как всё, что делают дорожники) точно на месте часовни.

К тому времени я знал о ней больше. В областном архиве я нашёл описание её в рапорте лявленского священника Ильи Легатова в консисторию от 15 декабря 1879 года[6]:

«Часовня эта, как рассказывают старожилы, сооружена около ста лет назад православным крестьянином Лявленского прихода. А по какому случаю, неизвестно. В последствии около неё начали хоронить умерших раскольников.

В часовне стоит огромной величины распятие Христово, почитаемое и раскольниками и не раскольниками за чудотворную святыню. Поэтому многие обращаются в эту часовню за испрошением у Бога милости. Недавно, говорят была в часовне по обещанию крестьянка Уемского прихода Пестова и получила исцеление от <…> болезни. И по этому случаю муж её, будто бы, хочет возобновить часовню на свои средства.

Часовня никогда не посещается причтом для совершения молебнов. Кому она принадлежит, решить трудно. В частности ни кому, а вообще всем.

По мнению причта, крест следовало бы вынести и поставить в приходской церкви, но это не может обойтись без неудовольствия и препятствия со стороны прихожан».

Через сорок лет об этой часовне писал английский писатель Стефан Грехэм:

«На следующий день[7] я отправился в Ершовку, желая посетить лесную часовенку. Это было одно из мест древних тайных сборищ старообрядцев – невзрачное четырехугольное строение, необделанное, безо всяких украшений и без окон. Внутри не было ни одной скамьи, но почти во всю вышину часовни стояли две огромные иконы, древние и потемневшие. Одна, по видимому, была изображением Страшного Суда, другая – Иисуса Христа.

Перед иконой Спасителя на высоте груди стояла большая жестяная подставка, на которой помещались лампада и подсвечники; и сама подставка, и подсвечники, и лампадка – всё было необыкновенно грязно. Около ног Иисуса Христа были подвешены талисманы. Они состояли из изображений коров, лошадей, овец, мужчин и женщин, вырезанных из жести или олова наподобие детских игрушек. Крестьяне вешали эти талисманы или, чтобы напомнить Богу о своих мольбах, или в качестве специального жертвоприношения. Вздувались бока у коровы, крестьянин вешал её изображение на икону, заболевали лошадь, ребёнок, и их изображения помещались туда же. Среди талисманов я видел глаза, ноги, руки – живое свидетельство болезней тех, кто приносил свои молитвы перед иконой. Где они доставали эти изображения – было для меня большим вопросом, но позднее я слышал, что их распространяли паломники и разносчики, и что даже священнослужители господствующей церкви не брезговали принимать участие торговле ими, продавая маленькие жестяные изображения прямо фунтами.

Старая часовня глядела угрюмо и молчаливо. За время моего пребывания в ней ни один паломник не зашёл в неё. Я вышел на древнее кладбище. Покосившиеся кресты наклонились к земле. Под их могильным покровом покоились тела преследуемых и загнанных людей, жизнь которых прошла также безотрадно и угрюмо, как и этот лес, где они погребены.

В Англии тоже есть люди, которые веруют и в действительный ад и в день Страшного Суда, но они, по крайней мере, должны давать ответ своим сомневающимся братьям и не затыкать уши перед вторгающимся скептицизмом. Здесь же покоятся те, кто никогда не сомневался, кто непоколебимо был убеждён, что с ужасным огнём придёт последний день, когда Бог, появившись на небесах, призовёт к себе избранных и пошлёт осуждённых в ад. Они думали, что из целого мира только старообрядцы будут вознесены на небо, весь же остальной мир будет предан огню».

Мне кажется, англичанин Грехэм весьма точно заметил эту особенность старообрядцев. У меня небольшой опыт общения с ними, но я всегда удивлялся, с какой ловкостью они умеют с первых минут дать понять, что их веры на порядок выше твоих верований.

6. 14 апреля 2007 года внуки Евгения Петровича Шульгина, Андрей и Мария, подарили лявленскому храму икону Святителя Николая в киоте. Событие не эпохальное, но я повёл себя при этом неадекватно. Никто не замечал за мной особой набожности, но перед этой иконой я упал на колени, совсем забыв, что между Пасхой и Троицей земные поклоны, вообще-то, не делаются.

Через два дня я был уже у них в Маймаксе и записал и историю иконы и историю самого Евгения Петровича. И Мария и её мама особо подчёркивали, что их род, а следовательно и икона, происходят из каргопольских старообрядческих скитов. Сын мельника и внук мельника Евгения Петрович из-за мельницы и был раскулачен. В Архангельске ему повезло – сумел устроиться к гидрографам и до пенсии плавал на их судах.

Единственное, что он сумел взять из отчего дома была икона в окладе. В киот она была вставлена уже в Архангельске. Перед смертью Евгения Петрович носил икону в соломбальскую церковь, но там её почему-то не взяли. Тогда он наказал детям не держать её дома, а найти ей место в другом храме.

Мария (а мотором в этой истории, очевидно, была она), проезжая мимо, облюбовала лявленскую церковь и настояла, что бы икону привезли к нам.

Позднее её осматривал эксперт реставрационного центра им. Грабаря Сергей Анатольевич Субычев. Он определил оклад иконы, как несомненно старообрядческий. В 2011 году работу над иконой начала реставратор этого же центра Ирина Ходырева.

Уже первая расчистка показала, что икона не так проста, как кажется. Оказывается, первоначально икона была написана очень неплохим мастером в XVIII веке в традиционной православной манере. Позднее икона попала к старообрядцам, и кто-то решил её «поправить». Правая благословляющая рука святителя была грубо переписана. «Трехперстие» на «двуперстие».

Обычно старообрядцы подчёркивают свою исключительную щепетильность по отношению к канонам, правилам, традиции. Здесь об уважении к ним и речи нет: «Вообще – нельзя. Но, если очень хочется, то можно»?

7. В нашей книге по истории лявленских церквей “На Двину, ко Святей Богородици…», в статье о старообрядцах в Лявле у меня получилось только упомянуть о роде старообрядцев Антоновых.

В 1840 году в Лявлю из Ухтострова переехал Козьма Антонов. В том же году из Уймы служить в лявленскую церковь Успения Пресвятой Богородицы был переведён священник Иоанн Ивановский. Восьмидесятилетний старик, чтущий старинные обряды и правила, и молодой священник сразу почувствовали себя врагами.

Они, наверное, были даже плохо знакомы. Но после того, как внучка Козьмы грубо ответила батюшке на вопрос, когда она принесёт крестить ребёнка, он понял, что жить спокойно в старой бане в Новинках ему тоже не дадут, выгонят, как выгнали из Утострова, и уговорил сыновей строить в лесу на Сумозере избушку.

Затея эта была очень опасной, поскольку по законам того времени старообрядцы не только затевать строительство, но даже срубить дерево для ремонта не имели права. Первоначально строение, как правило, называлось охотничьей избой и находилось в конце «путика». Наверно, Антоновы говорили всем, что уходят в лес якобы охотиться. Я предполагаю, что ухтостровские, лявленские и часовенские Антоновы – это один род. Больно уж имя для внука Козьма выбрал редкое – Маркел. Маркел Антонов уже записан в ревизских сказках как крестьянин деревни Коровинская. Движение
людей «из леса и в лес»
было постоянным.

Через двадцать лет в 1860-ом году чиновник канцелярии губернатора И. Ядовин описал все скиты Архангельского уезда, в том числе и Сумозерский[8]. Антоновых там нет. Более того, в описи нет ни одного мужчины. Вдовы, девки. И в других скитах женщин более девяноста процентов. Удивляться этому не надо, поскольку в вопросах веры женщины всегда были более консервативны.

Маркел Антонов уже не числился «в расколе». Своего сына Степана он отправил послушником в Соловецкий монастырь. Я не вижу в этом ничего необычного - крестьяне часто отдавали сыновей в монастыри. Во первых, монахи лучше родителей справлялись с «не всегда позитивной» энергией юношей, и молодые люди имели возможность в монастыре обучиться грамоте, а иногда и получить специальность.

Как правило, послушание длилось год. Степан на Соловках задержался и в двадцать четыре года он уже числится послушником и матросом на монастырском пароходе. Дальнейшая его судьба описана в нашей книге «На Двину, ко Святей Богородици…» в статье м. Евфимии «Трагедия на Волкозеро».

Матушка пишет, что поселиться на Волкозере архимандриту Вениамину, последнему настоятелю Соловецкого монастыря, посоветовал его послушник Степан Антонов. Не только посоветовал, но пока архимандрит и иеромонах Никифор после освобождения из Холмогорского концлагеря жили полгода у сестры Степана Маркеловича Анны в деревне Часовенская, он выстроил для них в верховьях Лодьмы просторный дом. «Шесть на шесть по осям», как говорят строители. То есть, шесть метров в длину и шесть в ширину, комната, кухня и просторные сени. Обогревался дом большой глинобитной печью. Наш приход в своё время организовывал экспедиции на Волкозеро (правда, нерезультативные), и я видел окладной венец этого дома, уцелевший и в пожарище.

Именно Степан Маркелович нашёл после пожара, в котором погибли новомученники Вениамин и Никифор, «два обгорелых скелета», написал заявление в милицию и настоял, что бы на Волкозеро были отправлены судмедэксперты, а убийцы были арестованы и осуждены.

Монахи прожили на Волкозере почти два года. Они садили картофель, ловили рыбу – мы видели поле и глубокий погреб, в котором и в разгар лета лежал снег. Остальные продукты приносил Степан Маркелович и, может быть, не только он. Он знал точно, где стоял дом, остальные помощники (духовные «чада» архимандрита) оставляли продукты в обусловленных местах вокруг озера. Не случайно в инструкции судмедэкспертам написано: «расспрашивать у жителей о высокой сутулой монахине». Кого имел ввиду начальник архангельской милиции? Может быть, игуменью Серафиму, настоятельницу Сурского Иоанно-Богословского женского монастыря, которой тоже помогал Степан Маркелович? Весной 28-го года она была ещё на свободе.

Сёстрам сурского монастыря помогал не только Антонов. Летом 31-го года Степан Маркелович случайно встретился с ещё одним бывшим соловецким насельником – Прокопием Ульяновичем Гулиным. Извозчик, а Степан Маркелович работал в Архангельске извозчиком, имеет много возможностей для случайных встреч.

Прокопий Ульянович только что освободился из лагеря и устроился работать в первую городскую больницу. После разорения соловецкого монастыря в 1923 году он одно время служил в лявленской церкви Успения Пресвятой Богородицы пономарём, но вместе с настоятелем церкви протоиереем Сильвестром Титовым был «посажен на твёрдое задание», с которым не мог справится, а это считалось преступлением. Прокопий Ульянович через полтора года из «Сорокалага» освободился, а отец Сильвестр, мы предполагаем, там и погиб.

Монахи обустроили на квартире Степана Маркеловича тайный домовой храм и до конца тридцатых годов в нём совершались богослужения.

Степана Маркеловича арестовали как «активного участника контрреволюционной группировки церковников» 16 ноября 1941 года. В тот же день арестовали большую группу сурских монахинь[9], но этот факт заслуживает отдельного большого разговора, рассказа «не всуе». Трёх монахинь (Анастасию, Ангелину и Аполинарию), считая их, видимо, руководителями группы, расстреляли. Остальные получили различные сроки лагерей. Степан Маркелович отбывал свою «десятку» в Карлаге (Казахстан), где 27 сентября 1942 года и умер.

Это всё, что мне хотелось сказать перед началом второго крестного хода.

2012 года в России идёт под знаком памяти победы над Наполеоном. В 2013 году мы будем отмечать 400-летие Дома Романовых. Юбилей за юбилеем. Не забыть бы нам, что приближается ещё один – в 2016 году исполняется триста пятьдесят лет «русскому расколу». Может уже пришло время перестать нам «костить» друг друга? В лявленских захоронениях наши деды, старообрядцы и не старообрядцы, лежат вперемежку и уже не спорят между собой.

Господь всех примиряет.

Н. Суханов.